Весенняя небылица
Добавлено: Чт сен 12, 2019 4:49 pm- Нет, это что за-а-а-апчхи!!
- Дык ить... весна, капель... – леший Савватей недоуменно почесал косматый затылок.
Домовой Нафаня, съежившийся в углу возле печки, гневно сверкнул на него глазенками:
- Это вот - весна? Кто мне врал-то всю зиму: будет весна, будет тепло...
- Дык тепло же? Вон снег весь, почитай, сошел...
- Это тебе – тепло, пенек ты трухлявый?! Слякоть эта, сырость эта... это тебе... а... а-ап... видишь – простыл я! Кто когда слыхал, чтоб домовые простужались, а? А-апччч...хи!!!..
От нафаниного чиха огонь в печурке стрельнул искрами. Савватей испуганно отскочил подальше.
Огня Савватей, как и всякий леший, побаивался, но, жалея приятеля, позволил ему соорудить у себя в норе печку. Маленькую. И то сказать: было за что пожалеть Нафаню. Хозяева Нафанины избу оставили, в город уехали. Нафаня всё ждал, что вернутся или другой кто вселится; ан не тут-то было: вскорости разъехались из деревни и остальные, совсем тоскливо стало. Так и зачах бы Нафаня в развалившейся избе – да пришел его навестить старый знакомый Савватей, увидел такую беду и уговорил Нафаню пожить у него в лесу. Мол, свежий воздух, грибы-ягоды, птички поют, солнышко светит... а там, кто знает, может, и новое ремесло освоишь? "Прохвессию," – подсказывал Нафаня, нахватавшийся у людей заковыристых слов. "Ну пущай так," – соглашался Савватей. В общем, перебрался Нафаня в лес.
Да только вот незадача: дело было осенью. Ну а за осенью, известное дело, что? Зима. Нафаня, привыкший к житью за теплой печкой, мерз нещадно – и всё ворчал и жаловался. Ему не нравились сушеные грибы, ему хотелось молока, хлеба и картошки, ему мешал спать вой ветра, он боялся волков... Савватей терпел – и утешал друга, что вот весна придет...
А весной – поди ж ты – Нафаня ухитрился простудиться.
Ну кто когда слыхал, чтоб домовые простужались?
С простуженным Нафаней ладить стало совершенно невозможно.
- Из дому не выйти, под ногами хлюпает, - зудел между тем Нафаня в перерывах между приступами чиха. – Птицы эти твои орут – заснуть не могу. С деревьев на голову капает. Грязь кругом. Эх, помню, в деревне-то...
- А то в твоей деревне весной не грязно, - не выдержал Савватей. – Был я у тебя, видел – такая грязь, утопнуть недолго! И это... собаки лают... а уж дети-то как орут! А пахнет-то, пахнет как...
- Больно ты понимаешь! – огрызнулся Нафаня. – Вы тут у себя в лесу... чхи!.. Дети – они это... цветы жизни, вот. А собака – друг человека.
- Дык ведь человека же, а не домового и не лешего!
Нафаня посопел, не нашел, что возразить, - и завел по новой:
- Эх, в деревне-то... печка больша-ая, горячая... сидишь себе за печкой, а хозяюшка пироги печет... и мне завсегда кусочек остается... А тут...
- Да ладно, - пожал плечами Савватей, - вот будет лето, тепло станет, ягоды пойдут...
- Тепло станет?! – взвизгнул Нафаня. – Слыхали мы уже: "Вот весна придет, тепло станет!" Вот она, весна твоя – и где тепло? Где?! Мокрость и гадость! И летом тоже обязательно какая-нибудь... ааапчхи!... гадость будет! Затащил меня сюда – а я, дурень, тебе поверил!
- Ну и не верил бы! – не выдержал Савватей. – Сидел бы, избу пустую сторожил. Почто с хозяевами-то не уехал, а? В город? Там, небось, дом огромадный и грязи нету. И деревьев нету. И птиц. И снега тоже. Жил бы там, пироги бы ел...
- И... и не твоего ума дело! – и Нафаня обиженно отвернулся.
Савватей опять пожал плечами и вылез из норы: чай, его, лешего, работу никто вместо него не сделает, а лесу присмотр нужен.
Нафаня между тем, поостыв, совсем расстроился: как бы не осерчал Савватей да не выгнал его. Куда он пойдет? Легко сказать – зачем в город не уехал. Сказать по правде, Нафаня в существование "города" не верил, почитая его чем-то вроде иного мира, и боялся бросать насиженное место. Да и не звали его: добро бы, как положено, предложить старый лапоток, чтобы в нем ехать... нет – пока Нафаня раздумывал, собрались и уехали. Без него. В наше время надо не зевать, самому в какую ни на есть сумку нырять, а то пропадешь. Оплошал Нафаня, чего уж... Струсил. Проворонил.
Да только не выйдет из него ни леший, ни водяной, как ни крути. Не лесной он житель.
Эх...
Савватей вернулся поздно – Нафаня уж всерьез испугался. Обеими руками Савватей бережно прижимал к животу березовый туесок, в котором что-то плескалось.
- Слышь, Савватеюшка, - осторожно начал Нафаня, шмыгая носом, - ты это... не серчай, а? Я ж не со зла... хворь эта поганая...
- Да ладно, чего там, - ухмыльнулся Савватей, аккуратно водружая туесок на стол. – Ты вот погляди, чего у меня есть!
Нафаня наклонился над туеском, осторожно принюхался.
- А... это чего? – с сомнением осведомился он.
- Дык... сок березовый! – гордо объявил Савватей, оглаживая зеленую бороду.
- Сок? – удивился Нафаня. – А пахнет вроде как...
- Ну да! – оживился Савватей. – Ты послушай, как оно вышло-то: дошел я до болота, остановился с кикиморами перемолвиться, то да се... а тут и случись поблизости Митюнька –из деревни, мужик... был... о прошлом годе утоп по пьяному делу, да с той поры к кикиморам в помощники подался. Обвык, нравится ему даже. А уж эти-то довольны – какой-никакой, а всё мушшына, - Савватей хмыкнул, почесал брюхо и продолжил: - Вот я и говорю Митюньке-то – тоскует Нафаня-то у меня, говорю, не знаю, что и делать. А Митюнька мне: от тоски, говорит, у людей первое дело что?
Нафаня захихикал.
- Ага... ты, значит, знаешь. Ну а мне Митюнька-то разобъяснил. Темный ты – это он мне так говорит. А что я? У нас тут такого не водится... Добро еще, березы уже проснулись. Ну вот и... я, правда, поворожил малость, чтоб поскорей дошло... как это Митюнька говорит? До кунь... конь...
- Куньдиции? – предположил Нафаня.
- До ее самой, ага. Так что – коли ты среди людей привык, авось тебе людское средство и поможет. Хлебни, Нафаня – может, полегчает.
Нафаня еще раз понюхал содержимое туеска и сделал глоток.
Подумал – и сделал еще один.
Наутро птицы в лесу ошарашенно прислушивались к доносившимся из норы лешего немузыкальным воплям.
- И р-родина щедро... поила меня-а... – слышалось оттуда. – Весна, Саввушка! Листоч-чечки!.. Цветоч-чечки!.. Птичеч-чхиии... ох... слышь, а чего это птичечки не поют, а? Ну и ладно, с-сам спою: и родина ще-едро... Саввушка, родной ты мой! Я ж потомственный это... ле...ик... леш-ший... бабка моя, она... ик... лешая была...
- Нафанюшка, ты ч-что, какие ж у нас с тобой... б-бабки-дедки?
- А я говорю – бабка! Родная прир-рода... ик! Ну давай еще по маленькой! За комп-панию... ик... Ну давай вместе: "Бер-резовым соком, бере-езовым со-оком..." А-ап...чхи!
- Дык ить... весна, капель... – леший Савватей недоуменно почесал косматый затылок.
Домовой Нафаня, съежившийся в углу возле печки, гневно сверкнул на него глазенками:
- Это вот - весна? Кто мне врал-то всю зиму: будет весна, будет тепло...
- Дык тепло же? Вон снег весь, почитай, сошел...
- Это тебе – тепло, пенек ты трухлявый?! Слякоть эта, сырость эта... это тебе... а... а-ап... видишь – простыл я! Кто когда слыхал, чтоб домовые простужались, а? А-апччч...хи!!!..
От нафаниного чиха огонь в печурке стрельнул искрами. Савватей испуганно отскочил подальше.
Огня Савватей, как и всякий леший, побаивался, но, жалея приятеля, позволил ему соорудить у себя в норе печку. Маленькую. И то сказать: было за что пожалеть Нафаню. Хозяева Нафанины избу оставили, в город уехали. Нафаня всё ждал, что вернутся или другой кто вселится; ан не тут-то было: вскорости разъехались из деревни и остальные, совсем тоскливо стало. Так и зачах бы Нафаня в развалившейся избе – да пришел его навестить старый знакомый Савватей, увидел такую беду и уговорил Нафаню пожить у него в лесу. Мол, свежий воздух, грибы-ягоды, птички поют, солнышко светит... а там, кто знает, может, и новое ремесло освоишь? "Прохвессию," – подсказывал Нафаня, нахватавшийся у людей заковыристых слов. "Ну пущай так," – соглашался Савватей. В общем, перебрался Нафаня в лес.
Да только вот незадача: дело было осенью. Ну а за осенью, известное дело, что? Зима. Нафаня, привыкший к житью за теплой печкой, мерз нещадно – и всё ворчал и жаловался. Ему не нравились сушеные грибы, ему хотелось молока, хлеба и картошки, ему мешал спать вой ветра, он боялся волков... Савватей терпел – и утешал друга, что вот весна придет...
А весной – поди ж ты – Нафаня ухитрился простудиться.
Ну кто когда слыхал, чтоб домовые простужались?
С простуженным Нафаней ладить стало совершенно невозможно.
- Из дому не выйти, под ногами хлюпает, - зудел между тем Нафаня в перерывах между приступами чиха. – Птицы эти твои орут – заснуть не могу. С деревьев на голову капает. Грязь кругом. Эх, помню, в деревне-то...
- А то в твоей деревне весной не грязно, - не выдержал Савватей. – Был я у тебя, видел – такая грязь, утопнуть недолго! И это... собаки лают... а уж дети-то как орут! А пахнет-то, пахнет как...
- Больно ты понимаешь! – огрызнулся Нафаня. – Вы тут у себя в лесу... чхи!.. Дети – они это... цветы жизни, вот. А собака – друг человека.
- Дык ведь человека же, а не домового и не лешего!
Нафаня посопел, не нашел, что возразить, - и завел по новой:
- Эх, в деревне-то... печка больша-ая, горячая... сидишь себе за печкой, а хозяюшка пироги печет... и мне завсегда кусочек остается... А тут...
- Да ладно, - пожал плечами Савватей, - вот будет лето, тепло станет, ягоды пойдут...
- Тепло станет?! – взвизгнул Нафаня. – Слыхали мы уже: "Вот весна придет, тепло станет!" Вот она, весна твоя – и где тепло? Где?! Мокрость и гадость! И летом тоже обязательно какая-нибудь... ааапчхи!... гадость будет! Затащил меня сюда – а я, дурень, тебе поверил!
- Ну и не верил бы! – не выдержал Савватей. – Сидел бы, избу пустую сторожил. Почто с хозяевами-то не уехал, а? В город? Там, небось, дом огромадный и грязи нету. И деревьев нету. И птиц. И снега тоже. Жил бы там, пироги бы ел...
- И... и не твоего ума дело! – и Нафаня обиженно отвернулся.
Савватей опять пожал плечами и вылез из норы: чай, его, лешего, работу никто вместо него не сделает, а лесу присмотр нужен.
Нафаня между тем, поостыв, совсем расстроился: как бы не осерчал Савватей да не выгнал его. Куда он пойдет? Легко сказать – зачем в город не уехал. Сказать по правде, Нафаня в существование "города" не верил, почитая его чем-то вроде иного мира, и боялся бросать насиженное место. Да и не звали его: добро бы, как положено, предложить старый лапоток, чтобы в нем ехать... нет – пока Нафаня раздумывал, собрались и уехали. Без него. В наше время надо не зевать, самому в какую ни на есть сумку нырять, а то пропадешь. Оплошал Нафаня, чего уж... Струсил. Проворонил.
Да только не выйдет из него ни леший, ни водяной, как ни крути. Не лесной он житель.
Эх...
Савватей вернулся поздно – Нафаня уж всерьез испугался. Обеими руками Савватей бережно прижимал к животу березовый туесок, в котором что-то плескалось.
- Слышь, Савватеюшка, - осторожно начал Нафаня, шмыгая носом, - ты это... не серчай, а? Я ж не со зла... хворь эта поганая...
- Да ладно, чего там, - ухмыльнулся Савватей, аккуратно водружая туесок на стол. – Ты вот погляди, чего у меня есть!
Нафаня наклонился над туеском, осторожно принюхался.
- А... это чего? – с сомнением осведомился он.
- Дык... сок березовый! – гордо объявил Савватей, оглаживая зеленую бороду.
- Сок? – удивился Нафаня. – А пахнет вроде как...
- Ну да! – оживился Савватей. – Ты послушай, как оно вышло-то: дошел я до болота, остановился с кикиморами перемолвиться, то да се... а тут и случись поблизости Митюнька –из деревни, мужик... был... о прошлом годе утоп по пьяному делу, да с той поры к кикиморам в помощники подался. Обвык, нравится ему даже. А уж эти-то довольны – какой-никакой, а всё мушшына, - Савватей хмыкнул, почесал брюхо и продолжил: - Вот я и говорю Митюньке-то – тоскует Нафаня-то у меня, говорю, не знаю, что и делать. А Митюнька мне: от тоски, говорит, у людей первое дело что?
Нафаня захихикал.
- Ага... ты, значит, знаешь. Ну а мне Митюнька-то разобъяснил. Темный ты – это он мне так говорит. А что я? У нас тут такого не водится... Добро еще, березы уже проснулись. Ну вот и... я, правда, поворожил малость, чтоб поскорей дошло... как это Митюнька говорит? До кунь... конь...
- Куньдиции? – предположил Нафаня.
- До ее самой, ага. Так что – коли ты среди людей привык, авось тебе людское средство и поможет. Хлебни, Нафаня – может, полегчает.
Нафаня еще раз понюхал содержимое туеска и сделал глоток.
Подумал – и сделал еще один.
Наутро птицы в лесу ошарашенно прислушивались к доносившимся из норы лешего немузыкальным воплям.
- И р-родина щедро... поила меня-а... – слышалось оттуда. – Весна, Саввушка! Листоч-чечки!.. Цветоч-чечки!.. Птичеч-чхиии... ох... слышь, а чего это птичечки не поют, а? Ну и ладно, с-сам спою: и родина ще-едро... Саввушка, родной ты мой! Я ж потомственный это... ле...ик... леш-ший... бабка моя, она... ик... лешая была...
- Нафанюшка, ты ч-что, какие ж у нас с тобой... б-бабки-дедки?
- А я говорю – бабка! Родная прир-рода... ик! Ну давай еще по маленькой! За комп-панию... ик... Ну давай вместе: "Бер-резовым соком, бере-езовым со-оком..." А-ап...чхи!
Впрочем, нет, как раз в этой области не очень. Зато вот рисовать еще умею 