Каталог текстовКартотека авторов В начало

Ночь

Мария Новоселова

       ...Ветер шептал в кронах деревьев. Он налетал порывами -- шумный, беспокойный, нездешний; деревья поспешно начинали ему кланяться, и замученный радикулитом дуб лишь слегка и солидно кивал макушкой, и береза, крупно дрожа от усердия, сгибалась в пояс - и, едва успев разогнуться, тут же снова клонилась к земле - почтительно и подобострастно, а клен глухим шелестом протестовал против подобного обращения. Волнуясь и раскачиваясь, деревья торопились забросать ее воздушно-белое платье своими опадающими, подхваченными ветром отпрысками - нежно-золотистыми, с акварельно-зелеными разводами... так осыпают пшеничными зернами молодую невесту, - неудобно, как-то боком подумалось ей. Тонкий и мягкий лунный луч привольно гулял по ее лицу - по чистому гладкому лбу, по густым бархатным ресницам, по высоким скулам с еле уловимым оттенком тени, по ярко-черным кудрям, в беспорядке падавшим на плечи. К асание лунного луча было приятным - словно шелк скользит по лицу - и она стояла так долго, очень долго - и ветер обходил стороной складки ее длинного белого платья. Только тихо шуршала аллея, качая по дорожке густыми тенями, и казалось странным - как это ни одна черная, с острыми от темноты гранями ветка не рассекла еще тонкого, как нитка, луча.
       Вздрогнув -- но не так, как вздрагивают люди: спиной и лопатками, а словно вздохнув всем телом - она соскользнула с тропинки и исчезла в неровных прерывистых голосах старого парка, став еще одним призраком в театре теней.
       Из-за поворота показался молодой человек. Он был красив той странной пугающей, почти демонической красотой, что чаще вдохновляет поэтов, нежели художников. Даже не видя его лица, скрытого тенью надвинутой на лоб шляпы, она могла описать его внешность во всех подробностях -- бледная кожа, мягко горящие рассеянным огоньком живые черные глаза, небольшая бородка, гордая посадка головы, надменные тонкие брови и острые, словно зубы, углы крахмального воротничка, упирающиеся в подбородок... Он прошел в одном дыхании от нее - удивительно тихо для человека, скорым размашистым шагом, высоко вскидывая тяжелую трость - и казавшийся черным от ночи плащ вздрагивал при каждом его движении, словно отсыревший и потемневший березовый лист... и кривился в недовольной брезгливой гримасе спрятанный в складках остренькой бородки рот, и широко раздувались белые, словно выточенные из мрамора ноздри... Его лицо было царством белого и черного - белого мрамора и черных теней  - и тени побеждали...
       Он не заметил ее. Она была сыта -- но, сама не зная, зачем, скользнула вслед за ним - тенью среди теней, бликом среди бликов, вздохом опадающей листвы, призраком исчезающего тумана. Она не знала, что привлекло ее в нем - может, его странная яростная красота, может - голодный, не приглушаемый даже тенью блеск глаз необычного разреза... так блестят глаза, когда выпестованный нищетой человек, несмотря ни на что, сумевший "выбиться в люди", глядит - и никак не может наглядеться на окружающие его блеск и роскошь - за несколько часов перед тем, как вновь, без особого сопротивления, вполне индифферентно, опуститься на то самое дно, в ту самую густо-зеленую бородатую прибрежную тину, откуда его по чистой случайности подняла наверх мутная бездушная волна-Фортуна...
       Молодой человек вошел в калитку. Пять ударов сердца -- его сердца, понятное дело! - и вот он уже, стремительно миновав узкую, осыпанную гравием дорожку, взлетел по трем высоким ступенькам, остановился у парадной двери, вслепую тыкая в нее ключом в поисках скважины. Наконец замок щелкнул, и по дому зашелестели-загуляли тихие шаги, похожие на сквозняк своей способностью замирать в самых неожиданных местах. Окончились же шаги - резко и неожиданно, словно задохнулись - в маленькой комнате на втором этаже, откуда сквозь неплотно задернутые занавеси доносилась негромкая, голубоватая, уютная и нестрашная полоска ночника.
       Она впустила в душу лунный свет -- и взлетела, легкая, как белое облачко, одна среди острых, как иглы, и рвущихся в небо конусов елей. Прямо под окном нескончаемой сытой змеей тянулся карниз в ладонь шириной - и она устроилась прямо там, купаясь в водопаде призрачного сияния, удобно касаясь лицом - не чувствующим, впрочем, холода - ночного прохладного слепого стекла. Сквозь неплотно сомкнутые, пестрые, как крапивница, крылья занавески, была видна часть комнаты - детская кроватка, застеленная бельем в голубовато-зеленый цветочек, из прорези пододеяльника выглядывает конец атласного стеганого одеяла... В кровати лежит девочка лет шести, и ее черные, подстриженные "шапочкой" волосы резко контрастируют с накрахмаленной наволочкой. На смуглой, здоровой коже ребенка играет легкий румянец, она жадно слушает, затаив от восторга дыхание, карие глаза блестят восхищенно - только вот не разобрать ни слова из того, что говорит ей склонившийся к детско й кроватке молодой человек - с нехорошей усмешкой говорит, быстро и остро мерцая зрачками - и только ребенок может не заметить овладевшего им возбуждения - недоброго возбуждения, захватившего его несмотря на искусственно понижаемый до полушепота голос... Только ребенок.
       Наконец он уходит -- протянув перед тем сонно и сладко зевающей девочке полный стакан апельсинового сока, налитый из предусмотрительно оказавшегося на ночном столике графина, масляно и влажно выставляющего облитый светом ночника пузатый бок. Девочка жадно приникла к стакану, отпила несколько глотков - было видно, как глотки, словно шарики, перекатываются вниз по нежной девичьей шейке - и опустила стакан обратно на столик, оставив половину сока недопитой.
       Тонкая смуглая ручка легла поверх одеяла. Сонно повернувшись, девочка уткнулась носом в сгиб другой руки -- да так и заснула...
       Прошло несколько часов (за это время облитая лунным сиянием фигура ни разу не пошевелилась), и сон сменился смертью. Ночник давно уже отплевался и погас -- но ошибиться все равно было невозможно, она тысячи раз видела, как уходит жизнь... Смерть, ее старая знакомая, домашняя и тихая - пока еще домашняя и тихая - коснулась лба девочки нежным сестринским поцелуем... и все. Не дрогнуло лицо в мучительной бессмысленной гримасе, не колыхнулись веки - просто с полуоткрытых губ сорвался, утонув в подушке, легкий, как пушинка, вздох - и остановилось сердце. Стучало все тише, глуше, едва слышно - как осыпающиеся лепестки розы - и уснуло, отозвавшись в груди коротеньким эхом. Тук... пауза... тук... пауза и еще одна пауза... ту...
       Тишина.
       Она продолжала ждать. Недвижной, посторонней, невидимой наблюдательницей. Где-то через сотню ударов сердца (чьего сердца? -- там же не осталось ничего живого, разве что - и то с некоторой натяжкой - механический перестук питаемого поворотом ключа сердца часов...) от соскользнувшего в смерть тела отделилась тень. Маленькая тень в белой кружевной ночной рубашке до пят, прозрачная и колеблемая тьмой и сквозняком.
       Она осторожно царапает ногтем по стеклу. Тень, стоящая у постели, удивленно разглядывающая собственное тело, почти человеческим движением вскидывает голову -- и встречается глазами с ней.
       -- Мне можно войти? -- молча спрашивает она.
       -- Да-да, конечно, -- удивленно отзывается тень, и она, пользуясь приглашением, вздохом тумана просачивается в комнату сквозь неплотно прикрытые створки окна.
       -- Вы -- фея? - восторженно распахивая огромные карие глазищи, спрашивает девочка.
       -- Нет. А почему ты так решила?
       -- Но ведь ходить по воздуху умеют только феи!
       -- Неправда твоя, -- уголками губ и бездонно-синими, как предрассветное небо, глазами улыбается пришелица. - Вот тебя, к примеру, как зовут?
       -- Лилия...
       -- Красивое имя... Дай мне руку, Лилия, и ты увидишь, что ходить по воздуху -- так же просто, как, скажем, ходить по земле...
       Девочка доверчиво протягивает ей прозрачную, почти невидимую ладошку -- и вдруг, смешно перебирая ногами, словно жеребенок, что только-только учится ходить, делает несколько робких шагов вверх, будто по ступенькам из прозрачно-невидимого стекла.
       Рассмеявшись нежным серебристым смехом, бесплотным шорохом сквозняка, раскатившимся по комнате, девочка глядит на нее восторженно и счастливо, с легкой примесью быстро исчезающей недоверчивости, улыбаясь невесомой, тающей улыбкой.
       -- А он говорил, что летают только в сказках! -- наконец шепчет восхищенно Лилия.
       -- А "он" -- это кто?
       -- Мама сказала, что он мой новый папа.
       -- А где сейчас твоя мама? -- продолжает расспрашивать она. Пушистое облачко грусти набегает на доверчиво-ликующие черты девочки.
       -- Мама умерла. Это значит, что она ушла и уже не вернется, -- серьезно, как взрослая, объясняет Лилия. - И я ее никогда-никогда больше не увижу.
       -- Разве? -- спрашивает она, по-птичьи склонив голову набок. - Но ведь если твоя мать не может к тебе прийти - это не означает, что ты не можешь прийти к ней...
       -- А разве так можно? -- осторожно интересуется девочка с тенью сомнения на призрачном личике.
       -- Конечно! Иди со мной, и я тебя научу!
       Ни секунды не колеблясь, Лилия вслед за ней делает шаг к окну. Две тонкие, словно сотканные из сверкающей кисеи тумана фигуры -- одна повыше, другая пониже - исчезают, не оборачиваясь, и вновь появляются - только уже по другую сторону стекла.
       -- Тебе нужно идти вверх -- во-он по той дорожке, - говорит она. Лилия кивает головой. Без раздумий и сомнений, так доверчиво и безоглядно, как умеют только дети, девочка ступает на блестящую дорожку из лунного серебра - и, быстро перебирая маленькими босыми ногами, идет по ней. Она смотрит ей вслед, смотрит долго, потом отворачивается - для того, чтобы встрепенуться, услышав детский беззвучный голосок за спиной:
       -- Спасибо вам! Знаете, наверное, вы все-таки фея!
       И девочка, вернувшаяся с полдороги в Небо, чтобы сказать эти слова, вновь ступает на лунный луч -- и на этот раз ее уже ничто не держит внизу, и она исчезает вдали - невесомая и светлая, как перышко, девочка с коротко подстриженными черными волосами...
       Она остается одна у окна -- только ночной прохладный воздух под маленькими ступнями, только ветерок, чудным образом не трогающий сползающих на лоб локонов... Лунный свет тонет в ее непроницаемо-матовых глазах, безразличное жесткое лицо - мраморная маска, не лицо! - словно бы стало еще жестче...
       Она размышляла.
       ...Он проснулся от ужаса, посреди ночного кошмара, виски сдавило звенящей болью, кожа была влажна и холодна, точно рыбья чешуя, а в горле притаилась жажда -- и он, голодно хватая ртом хриплый воздух, не глядя, нашарил на ночном столике наполовину полный стакан апельсинового сока - и опрокинул его в себя, так и не обратив внимания на то, что совсем рядом с первым на столике стоял другой стакан... А потом он уснул - праведным сном добродетельного старца.
       Когда луна уже уходила за горизонт, сон сменился смертью. Не исказились от боли красивые яркие губы, любившие жизнь во всех ее проявлениях, а особенно любившие -- деньги, оставленные его женой дочери от первого брака, перешедшие бы к нему, если б девочки не стало... не дрогнули веки, отороченные бахромой ресниц. Просто тихо, без слез и жалоб, остановилось сердце. Оно вздрагивало все медленней и медленней... тук... пауза... тук... пауза, длиннее первой - и снова "тук" - тише, глуше - и снова пауза, и кажется - вот уже все, конец, совсем конец, и неслышно останавливается в венах и артериях кровь... ту...
       Тишина.
       ...Свет заливал бледным шелком прекрасное лунное строгое лицо. Ветер шептался с верхушками деревьев, обирая с них листья. А потом он умолк и стало тихо.
       Звезды -- одна за другой - соскальзывали за горизонт.




6 июля 2000 г.

Отзывы читателей
       Первая - негативная - реакция вызвала во мне бурю эмоций, которые все же смогли оформиться лишь в одном-единственном словве, так и не получившем отклика. Что ж, попробую несколько более подробно описать, что я хотел сказать.

       Когда мы пишем, мы создаем кусочек мира - землю, города и деревни, населяющих их людей... И - героев. Тех, кто участвует в событиях, описываемых нами, тем или иным способом, в большей или меньшей степени влияя на события - и на сам описываемый мир. Становясь кем-то вроде верховного существа, могущего казнить и миловать, созидать и разрушать, любить и ненавидеть, писатель может себе позволить сделать со своими главными героями все. В угоду сюжету, в угоду сиюминутному желанию, личным амбициям.
       Но - возможно именно поэтому - не делает этого. Не пытается властвовать, сильной рукой ведя своих героев впе ред, к великой цели своего творческого гения.
       Да, бывает все. И смерть, и поражения, и боль, и кровь, и многое из того, чего мы не пожелали бы даже злейшим врагам. Однако, читая об этом, даже если мы, переживая за героев, мысленно кричим "Нет, такого не должно было случиться!"мы все же понимаем, что - такова жизнь. Что данный сюжетный поворот, хоть и неприятен, страшен, но - естественен.

       А у Вас...
       Ничем не объяснимая смерть. Смерть, вызывающая столь глубокое отторжение, что поначалу возникает мысленный ступор, когда ты, задыхаясь, не можешь собрать разбегающиеся мысли, лишь твердя про себя: "Зачем?"

       Зачем? Зачем Вы это сделали? Где естественность в сюжете?
       Ведь это - Ваше создание.
       Быть может, даже кусочек Вас.
&nbs p;      Или нет?
       Но тогда тем более - зачем?..
       Я - не знаю..

kender (e-mail),
14 июня 2001 г.

Добавить свой отзыв Просмотреть все отзывы >>
Письмо web-мастеруАвторские права Наверх страницыОтправить ссылку другу