Злая любовь
Сергей Калабухин
Мы познакомились во времена перестройки. Я ушел с завода на "вольные хлеба" и устроился работать в одну "фирму", где и с дисциплиной было попроще, и зарплата повыше. Коллектив был небольшой: около дюжины человек. Каждый был на виду и занимался своим делом, то есть своей частичкой общего дела. И только один маленький человечек этаким гномом сидел в отдельной комнатке и заполнял какие-то карточки, которыми никто никогда не пользовался. В курилке Тимофей не появлялся, обедать уходил домой, в обсуждениях текущих проблем не участвовал. По слухам, гном был каким-то дальним родственником директора фирмы.
И вот, однажды, "забив баки" одному из заказчиков, фирма получила крупный кусок в виде предоплаты. Данное событие решено было соответственно отметить. Были накрыты столы, закуплены соответствующие снедь и напитки, и "процесс пошел". Я оказался за столом рядом с Тимофеем, о чем в дальнейшем крупно пожалел. Как говорится, после первого же стакана мы "подружились". Оказалось, Тимофей в своей комнатке читал различные газеты и журналы и, если находил что-либо относящееся, по его мнению, к темам наших разработок, заполнял соответствующую карточку, куда вносил тему, название и автора статьи, номер и название газеты или журнала. После первой рюмки за успех "фирмы", вторую мы с Тимофеем, независимо от провозглашенного тоста выпили за знакомство, а после третьей наше общение практически прекратилось, так как пить он совершенно не умел, быстро окосел, заляпал очки салатом, а его и так нуждающаяся в помощи логопеда дикция стала совершенно невозможной для полноценной беседы.
В последующие дни Тимоха уже не торчал безвылазно в своей каморке, а стал наносить визиты мне. У него оказалась "жуткая личная драма", которую и мне в свое время пришлось пережить, о чем я имел глупость по пьяни ему тогда поведать. Тимоха разрывался между женой и матерью. Жену бедняга любил, а вот его маме она, естественно, не нравилась, чего свекровь даже не пыталась скрывать, а наоборот всеми способами и средствами демонстрировала. Жену подобная жизнь, конечно, не устраивала. "Что мне делать?" -- мямлил Тимоха, скорчившись на краешке моего рабочего стола. В голосе его пузырились сдерживаемые слезы, очки сползали на кончик носа, а руки судорожно теребили листки бумаги с моими набросками схем или смешивали, как костяшки домино, разложенные мною в определенном порядке микросхемы. Поначалу я пытался вести с ним "воспитательные" беседы, суть которых можно кратко выразить одним тезисом: не можете ужиться под одной крышей -- разъезжайтесь, благо жил Тимофей не в
коммуналке, а в отдельной трехкомнатной квартире. Но этот путь его категорически не устраивал. Он не мог оставить в одиночестве любимую маму, которая, как оказалось, часто болеет. "Кто за ней будет ухаживать?" -- возмущенно взблеивал он, комкая в трясущихся от возмущения ручках мой последний эскиз. "Тогда потребуй от нее оставить твою жену в покое. Как же другие всю жизнь в коммуналках да общагах живут? Хочешь сохранить семью, образумь или укроти свою мать". Он уходил, а я бежал в курилку, чтобы немного успокоиться, сбросить с себя груз его проблем и вспомнить последний вариант решения собственных, обдумывание которых так неожиданно прервал его визит.
Эти сцены повторялись все чаще и продолжительнее, наши аргументы и контраргументы стали напоминать заезженную пластинку, мое сочувствие сменилось раздражением. Визиты Тимофея отвлекали меня от дела, а сроки сдачи работы неуклонно приближались. Заказчик требовал представления промежуточных результатов. Начальник тоже стал захаживать ко мне и интересоваться успехами. Пришлось таскать груз того, что не успел сделать или додумать на работе, домой. А это уже начало создавать напряженность в моей собственной семье. Посему я прямо "намекнул" Тимохе, чтобы он прекратил свои визиты ко мне в рабочее время. Однако, начав исповедоваться, он уже не мог остановиться и окончательно вылез из своей берлоги, забросив прессу и карточки на произвол судьбы. Выходя в курилку, я тут же натыкался на его тоскливый взгляд бездомной собаки. Надо сказать, в то время я стал серьезно подумывать о вреде курения. После работы на выходе Тимоху теперь встречала жена, симпатичная маленькая девушка, нап
оминающая худенькую школьницу с измученным лицом. Они вместе шли в ясли за дочкой, а потом домой. Оставаться наедине с его матерью она не желала.
Конечно, промежуточный результат мы выдали. Заказчику был представлен макет, который работал не более десяти минут. Но никто и не собирался демонстрировать его долее. Представитель заказчика подмахнул акт, на основании которого нашей "фирме" была перечислена остальная часть договорной суммы на "изготовление рабочего образца и оформления необходимой техдокументации". Мы это дело соответственно "обмыли", а через месяц начальник заговорил о сокращении штатов. Первым расчет получил, разумеется, замучивший всех жалобами Тимоха. Получив непредвиденный удар, откуда и не ждал, бедняга впал в истерику. Маленький, как голодающий подросток, с залитыми слезами стеклами очков, он метался по комнатам, хватал всех за руки, пытаясь что-то сказать. Но его речь была еще менее связной и разборчивой, чем у пьяного. Мы ничем не могли его утешить, ибо меч завис и над нами. Всем давно стало ясно, что превратить продемонстрированный заказчику макет в рабочее устройство невозможно. Для этого
необходимо увеличивать габариты минимум в двадцать раз, что не допустимо техзаданием. Получив деньги, начальник решил закрыть "фирму" и кинуть заказчика, воспользовавшись "дымовой завесой" очередного перелома, провозглашенного Ельциным, влезшим по примеру Ленина на броневик. Мы поняли намек и дружно бросились искать новую работу.
Второй раз случай свел меня с Тимохой где-то через год. Я уломал директора своей новой "фирмы" поставить мне в квартиру телефон по коммерческой цене -- по общей очереди мне пришлось бы ждать его в лучшем случае до пенсии, а провозглашенный в нашей стране курс на капитализм тут же породил наряду с долголетними "государственными" очередями мгновенные "коммерческие" блага. И вот новенький телефон стоит на журнальном столике. Мы всей семьей сгрудились вокруг, лихорадочно соображая: кому бы позвонить? Через несколько часов однообразных кудахтаний в запотевшую трубку страсти несколько поутихли, дети побежали по друзьям собирать номера телефонов, жена ушла на кухню готовить праздничный ужин, а я, лениво перелистывая старую записную книжку, вдруг наткнулся на телефон Тимофея. И вновь черт меня дернул позвонить. Тимофей был дома и очень обрадовался моему звонку. Оказывается, ему некому было поплакаться, а я уже призабыл, как он это умеет делать. Короче, прервать его монол
ог я смог лишь через час под предлогом поданного женой ужина. Но он выклянчил-таки номер моего телефона и перезвонил через полчаса, оторвав меня от десерта.
Жена все же ушла от него. Забрала трехлетнюю дочку и уехала к маме в Самару. Тимофей так никуда и не устроился на работу. Вспомнил хобби, достал свой старенький ФЭД, ходил по школам, делая групповые фотографии классов, по детским садам и окрестным деревням. Словом, стал частным фотографом, благо никаких лицензий в то время для этого не требовалось. Денег катастрофически не хватало, тем более что кроме химикатов и фотобумаги надо было еще приобретать кучу лекарств для его мамочки, которая не на шутку разболелась после нервотрепки развода любимого сыночка.
"Почему бы тебе не вернуться на завод в свое конструкторское бюро?" -- Спросил я. -- "Там сейчас мужики в цене, так как дельные разбежались по различным "фирмам" и кооперативам, а от девчонок никогда толку не было".
"Что ты! А мама? На заводе надо отсидеть восемь часов, да час -- обеденный перерыв, да дорога туда и обратно около часа. Десять часов одна, без присмотра! Лучше уж я останусь фотографом. Сам себе хозяин: надо -- дома сижу, маме лучше -- пробегусь по объектам: заказы соберу или в магазин с аптекой".
"У вас же, помнится, садовый участок имеется? Почему бы тебе его не продать? Вы с твоей мамой там уже давно не бываете, все, небось, бурьяном заросло. Продай, найми медсестру -- сиделку и устройся на нормальную работу. Или обменяйте квартиру на меньшую, с доплатой. Ты же молодой парень, тебе всего двадцать пять лет. Мама мамой, но надо же и о своей жизни подумать".
"Обменять мамину квартиру?! Да ты что?! Она в ней всю жизнь прожила. Да и жена, когда вернется, где меня искать будет? А участок -- для моей дочки. Приедет, будет свои ягоды и фрукты кушать. Все натуральное, без нитратов. А маму я никакой сиделке не доверю".
Он звонил каждый день. Если мои близкие отвечали, что меня нет, Тимофей перезванивал через каждые полчаса, пока я не брал трубку. Он отравил нам всю радость установки своего, домашнего телефона. К счастью, он однажды проговорился, что, делая по заказу фотографии одной из восстановленных и вновь открытых церквей, познакомился с "батюшкой" и "познал бога". Я тут же отфутболил его к своему другу, столь же внезапно "вернувшемуся в лоно церкви". Звонки Тимофея ко мне прекратились, зато взвыл тот мой друг и при первой же встрече выразил мне "благодарность" за столь "ценное" знакомство.
Прошел год, или полтора. Как-то, выходя с фотовыставки, я столкнулся с бомжеватого вида недомерком. Тимоха! Грязный мятый плащ с болтающейся на длинной нити полуоторванной пуговицей на рукаве, заляпанные давно засохшей грязью расхлябанные ботинки со связанными из разноцветных кусочков шнурками, небритое исхудалое лицо, покрытое ссадинами и изжелто-зелеными синяками, одна дужка очков перевязана синей изолентой, одно из стекол пересекает паутина трещин, другое заляпано четкими отпечатками пальцев. И сшибающий с ног запах многодневного перегара!
"Е-мое! -- невольно воскликнул я. -- Что с тобой случилось?"
"Да вот, привязались какие-то подонки, избили, фотоаппарат отобрали".
"Я не о том: как ты дошел до жизни такой?"
"Мама умерла, -- заплакал Тимоха. -- С полгода уже. Пришлось сад продать, чтобы денег на похороны достать. А потом меня ограбили. Выбили дверь и вынесли все ценное, что оставалось. И соседи, гады, говорят, что ничего не видели и не слышали!"
"А как жена, дочь?"
"Как мама умерла, я им написал, чтобы возвращались. Жена ответила, что вышла замуж, и дочка называет нового мужа папой. А я им не нужен, и письма мои не нужны".
"И как ты теперь? Зачем здесь?"
"Так здесь, на выставке, половина фотографий -- мои. Он у меня их купил, вместе с негативами. Пусть поделится. А тебе виды Коломны не нужны? У меня еще много осталось, смотри".
Тимоха вынул дрожащими руками из драного кармана пачку фотографий.
"Купи, трояк -- штука всего".
"Да зачем они мне? В семейный альбом не положишь, а выставки я не устраиваю".
"Ну, купи хоть пару, -- начал клянчить он. -- На выстаке такие по пятерке идут".
Я выудил из кармана всю мелочь -- набралось около семи рублей -- и протянул Тимохе.
"Спасибо тебе, -- радостно забормотал он, протягивая мне пачку фотографий. -- Вот, выбери себе, какие хочешь".
"Да ладно, -- отмахнулся я, -- зачем они мне. Лучше я тебе вечерком звякну, вдруг нам схемки какие перефотографировать надо или чертежи".
"Так, ведь, фотоаппарат-то у меня отобрали".
"А мы тебе свой дадим. Жди вечером звонка".
"Нет, не дозвонишься. Я на днях телефон уронил. Вдребезги. И ремонтировать не стал. Зачем он мне: я никому не звоню, и мне давно никто не звонит. Лучше возьми фотки, хоть три штуки, если хочешь".
Я понял, что у Тимохи "горит". Получив деньги, он уже рвался бежать в магазин, за своей последней и единственной любовью. Любовью и мукой всех алкашей. И не разбил он телефон, понял я, а давно продал и пропил, тем более что номер все равно наверняка отключен АТС за неуплату. Я молча вынул из пачки первые попавшиеся фотографии. Тимоха облегченно вздохнул, торопливо попрощался и исчез за углом.
Прошел еще год, а, может, два. Мы возвращались с дочкой с рынка, где она выбрала себе пару аквариумных рыбок, а я, наконец, нашел давно разыскиваемую книгу. Жара стояла просто африканская. Асфальт размяк, с крыш гаражей капали слезы смолы. Несмотря на раскрытые окна, дышать в трамвае было нечем. А тут, оказалось, что впередиидущий вагон сломался. На остановке собралась приличная недовольно гудящая толпа. Надо сказать, что к тому времени все трамвайные и автобусные остановки уже успели обрасти, как грибами, коммерческими киосками.
"Пойдем, выпьем лимонада, пока толпа не схлынет, -- предложил я дочке. -- Все равно мы с тобой в эту давку не полезем".
Мы купили пару бутылочек "фанты", взяли бумажные стаканчики и устроились за одним из грибовидных столиков, вбитых хозяевами палаток в тени деревьев. Глядя на нас, народ с остановки потянулся к окошкам, в которых заманчиво белели тетрадные листочки с самой распространенной "рекламой" того лета: "Имеется свежее холодное пиво!"
Мы рассматривали нервно плавающих в полулитровой банке меченосцев, неторопливо попивая "фанту", как вдруг из кустов выползла грязная вонючая фигура и заковыляла к столикам.
"Вам бутылки не нужны?"
"Тимоха!" -- с ужасом понял я. Давно небритый и немытый, в каком-то рванье, без очков, в коросте грязи и синяков. Он нетерпеливо переминался, ожидая ответа. Глаза его шарили по столикам, на людей он их не поднимал.
"Эй, прыщ, забери!" -- барственно-презрительно крикнул кто-то от "пивных" столиков, и Тимоха тут же радостно заковылял на зов. Я увидел, как он торопливо поднял брошенную в траву пустую бутылку, быстро обтер ее полой драной непонятного цвета рубахи, что-то подобострастно буркнул "благодетелю" и засеменил к окошку приемщицы.
"Пойдем, пройдемся пешком", -- предложил я дочке. "Фанта" комком стояла у меня в горле. А, может, это была и не "фанта", а душившая меня ярость.
Интересно, о чем думала, умирая, мать Тимохи? Поняла ли, что своей эгоистичной любовью искалечила и погубила сына? Или радовалась, что ни с кем его не делит, что он только ее? А, может, жалела, что не может забрать его с собой, чтобы никому другому, вернее, другой не достался? И, если есть тот, иной мир, что она сейчас видит оттуда и о чем думает? Как высший судия оценил ее поступок? Ведь, она искренне была уверена, что желает и делает сыну только добро?
Прошла осень, потом -- зима, а весной начали "всплывать" трупы, которые объединило в одно уголовное "дело" несколько общих обстоятельств: все это были люди одинокие, нигде не работавшие, незадолго до исчезновения оформившие продажу своих квартир. Их никто не искал, их никто не любил...
Текст, который вы только что прочитали, еще не имеет аннотации. Если вы хотите, вы можете предложить свой вариант, тем самым облегчив выбор предмета чтения другим читателям.
Это - одно из лучших произведений о "злой" любви...
Елена Славникова,
25 ноября 2000 г.
