Неправильные записки о медицине / Алексей Гриф

       В жизни каждого человека наступает период, когда ему хочется достигнуть благополучия. Жаль только, что у этого молодого человека он наступил слишком рано. У него не было причин драться за жизнь, и мозги не созрели для этого. Однако сильное желание доказать свою значимость вполне компенсировало этот недостаток. Небольшой же физический изъян, заставлявший слегка вздрагивать при первом взгляде на его лицо, способен был сделать его в этой драке беспощадной. Никакие физические недостатки, впрочем, не объясняли ни обрюзгшего к 26 годам тела, ни манеры заглядывать начальству в лицо, снизу вверх изогнув шею.
       Впрочем, все люди, работавшие в этой клинике, боролись за место под солнцем. И надо сказать, что было за что бороться. Хорошие деньги, уважение в обществе, быстрое продвижение по службе. Все, что может дать работа в сердечно-сосудистой хирургии. Ну и народ здесь подобрался соответствующий. Для тех, кто представляет себе, что это такое, стоит добавить, что это была военная клиника и большинство врачей, да и некоторые сестры в ней, носили погоны. Но был и небольшой штат вольнонаемных, к которым относился и этот молодой человек (у него папа был крупной военной шишкой), и я.
       Как попал в эту клинику я сам для меня до сих пор большая загадка. Но подозреваю, все-таки, что это была кривая усмешка судьбы. Ох, не надо мне было тогда идти в реанимацию. Не привлекали меня к тому периоду ни возможность подержать в руках жизнь другого человека, ни безопасно поиграть с его смертью. Но назвался груздем, полезай в кузов. И я честно лез. До того момента, после которого ясно понял, что где-то надо для себя решать, кем же я буду жить дальше. А главное: за счет чего.
       Дело было так. Я шел вечером по палате, с не прекращающимся изумлением вглядываясь в мерцание экранов мониторов, строивших различные графики, и мигание лампочек многочисленных приборов, чьи провода и трубки окутывали прооперированных больных густой сетью. Вся эта техника попискивала на разных тонах, иногда весьма резко и без особой причины. Что создавало весьма забавный звуковой фон, накладывавшийся на равномерный шум дыхательных аппаратов и хриплое, с подвздохами дыхание тех больных, кто уже начал приходить в себя. Процесс этот долгий и затягивается на часы. А иногда и на дни, но это отдельная тема для разговора.
       Строго говоря, в сознании сейчас только один больной. Он не может еще нормально дышать и поэтому из его горла торчит интубационная трубка. Она ему пока не слишком мешает, но говорить он не может. Он оглядывает различные трубки и провода, которые торчат прямо из его тела, и в глазах его читается явственный ужас. К счастью, он не видит и четверти всего, что сейчас входит в его тело. Только то, что прямо перед глазами. Остальное недоступно, так как он не может шевелиться. Он слишком слаб для этого. А для того, чтобы он не стал двигаться и тогда, когда силы, наконец, появятся, он крепко привязан к постели.
       Ужас был бы намного сильнее, если бы он знал, что все что с ним сейчас происходит, не прибавит ему времени жизни. Возможно, уменьшатся боли, но и только. Это если он не войдет в ту десятку из сотни, кто умрет во время и в первый год после операции. Десятка, это если брать операцию достоверно доказанной причиной смерти. Потому что если человек умрет через полгода от воспаления легких он пойдет по совсем другой статистике. А еще в обязательном порядке боль, страх, издевательства над душой и телом. Если человеку располосовать грудь ножом до сердца, это считается страшной раной. А вот если сделать это, накачав его наркотиками и отправив в небытие, и потом сразу рану зашить, то вроде уже ничего страшного. А ведь рана осталась прежней. Только шансов выжить больше. И никакого увеличения срока жизни для благополучных девяноста. Только облегчение при ходьбе.
       Впрочем, каждый человек сам решает ставить ему свою подпись под согласием на операцию или нет. Силком никто не тянет. Или все-таки тянет? Любопытный вопрос. О нем хорошо поболтать в хорошей компании, изрядно выпив. И то, если сразу не заткнут рот. Я бы заткнул.
       Ну а я сейчас на дежурстве и мне положено следить за этими больными. Я подхожу к кровати, и что-то говорю успокаивающее, максимально уверенным тоном. Глаза человека перестают испуганно бегать, и в них вспыхивает благодарность. Это удивительно насколько они разговорчивые, глаза человека, и как много в них можно прочесть, когда человек только-только приходит в себя. Раз человек в сознании, я объясняю ему, что все в порядке, операция прошла успешно, он в палате и ему надо постараться пока как можно меньше двигаться. Он прикрывает на секунду веки, показывая, что все понял. Вот и отлично.
       Я окидываю взглядом мониторы и графики на них. Они все так же равномерно поют свою песню. Одна цифра привлекает мое внимание. Судя по показателям давления, человек, который силиться задать мне сейчас кучу вопросов и так живо реагирует на ответы, находиться в глубокой коме, без сознания. Меня это забавляет и (наверное это и называют черт под локоть толкнул) я решаю поделиться юмором ситуации с проходящим мимо тем самым молодым человеком, о котором речь шла в самом начале. Все дальнейшее происходит как в дурном сне. Я забыл свой статус в этой клинике. Я пришел сюда недавно, а доктор передо мной работает уже больше года. Первый девиз -- молодых надо учить -- еще не набил ему оскомину. У него так свежи воспоминания.
       И меня начинают учить. На громкий крик Андрюши (по-моему, его звали именно так) сбегаются сестры. Скорость введения замечательного лекарства допамина уже увеличена, и давление быстро ползет вверх. А сестры уже набирают что-то в шприцы. Человек, обеспокоенный шумом и суетой вокруг себя, испуганно озирается. Теперь у него хватает сил даже на то, чтобы слегка поворачивать голову. Я пытаюсь обратить на это внимание Андрея. Но с таким же успехом можно разговаривать с глухарем на токовище. Мгновение и набранные лекарства уходят в артерии и вены. Тонкий баланс между жизнью и смертью нарушается. Прооперированное сердце не выдерживает подобных толчков и теряет ритм. Больной все еще в сознании, и чтобы он не видел дальнейшего, мы отправляем его куда подальше, к черту, в нирвану изрядной дозой калипсола. Ритм не просто не восстанавливается, а переходит в беспорядочные сокращения, именуемые фибрилляцией. И вот я уже толкаю грудную клетку руками, делая закрытый массаж сердца. На с толике подкатывают дефибриллятор. Первая сотня джоулей уходит в больного. И сразу цифры энергии теряют абстрактность. И врачи и сестры расступаются кругом, стараясь не коснуться больного или железных частей кровати. К груди прикладываются пластины электродов, дается команда, включается ток, тело дергается и его подбрасывает в воздух сантиметра на два. Круг смыкается, и все снова занимаются своим делом. Фибрилляция продолжается. Продолжается и дефибрилляция, как положено, с увеличивающейся энергией разряда. После третьего или четвертого удара беспорядочные сокращения переходят в асистолию, сердце перестает биться. Теперь надо попытаться его завести. И мы пытаемся. И лекарствами, и массажем, и повторными ударами. Благо клиника у нас оснащена по последнему слову техники. На это уходит еще полчаса. Пока зрачки, наконец, не начинают расширяться. Вот теперь все. Это признаки смерти мозга. И мы идем пить чай. Уже уходя, кто-то отключает питание дыхательного аппарата и он, обиженно пискнув, умолкает.
       Я отказался заполнять историю болезни. Но мне кажется, что Андрей так и не понял почему. Нас естественно никто не ругал. Датчики строго и беспристрастно зафиксировали критическое снижение давления, приведшее к сердечной катастрофе. Предпринятые реанимационные мероприятия оказались не эффективными. А значит, и говорить здесь не о чем.
       Что же осталось добавить? Писать о том, что незнание, невнимательность или амбиции способны свести человека в могилу, было бы слишком банально. Не хочется писать и о том, что на любой случай можно посмотреть с разных точек зрения. Но одна мысль по прежнему саднит мне память. Смерть человека, или если хотите его кровь, стоят дорого. И всегда найдутся люди, которые, постояв рядом со смертью, захотят жить на этом. У них всегда есть возможность закрыть свои глаза, и не дать вам увидеть правду об истинном источнике своего существования. И если когда-нибудь вас выведет судьба на схожий перекресток, попробуйте понять, на чью мельницу вы собираетесь вылить свою жизнь.

Текст, который вы только что прочитали, еще не имеет аннотации. Если вы хотите, вы можете предложить свой вариант, тем самым облегчив выбор предмета чтения другим читателям.

А насчет кладбища, это к сожалению не возможно. Особенно у реаниматолога и у кардиореаниматолога, каковым был я. Амбиции... да, я уже об этом говорил. Человек с амбициями в сердечно-сосудистой хирургии и реанимации - ангел смерти, оправдывающий свое кладбище необходимостью учиться. И тут я абсолютно с Алексеем согласен. Но таких единицы, а нормальные врачи, честные совестливые люди, их все-таки больше. И судьба их - алокогольный цирроз, и деградация... Либо уход из реанимации.